Королевы. Починяя снасти, сказывали о богах - Клим Полин

Завтрак, как всегда, очень аскетичен. Аже не нравится еда, которая ей всегда обычно нравится. Даже не так. Она обычно просто не думает о еде. Она не из тех, кто испытывает наслаждение от еды. Так же, как и с вещами и украшениями, она просто ест, не думая о том, как это выглядит и как это пахнет. Но сейчас, она чувствует, что еда не вкусная. Каждый кусок дается ей с трудом, и она решает прекратить трапезу, не доев. Такое с ней происходит редко, и служанки это сразу замечают. Они ютятся рядом, как летний пух, прибиваемый ветром к стене дома, пытаясь понять, что не устроило королеву, и чего она, возможно, желает вкусить вместо своего обычного ежедневного завтрака. Ведь порой, знают они, даже королеве становится как-то не по себе, нехорошо. Может быть самочувствие ее требует сегодня иной пищи? Но нет, Ажа просто не хочет есть. И служанки покорно отступают. Они все еще пытаются понять, чего ждать от Ажи; девушки стараются уловить ее настроение. Самая опытная из них, шестидесятилетняя Бара, замечает, конечно же, что Ажа не спала этой ночью. Это видно по глазам королевы: они покраснели, а под ним явственней обычного очерчены серые круги. Мира уже давно поела и играет с куклой на полу. Ей четырнадцать, но она еще ребенок. Ажа не была такой в ее возрасте. Ажа была женщиной в ее возрасте. Она уже была королевой, когда ей исполнилось четырнадцать.

Ажа смотрит на дочь, трогая длинными стареющими пальцами чашки и тарелки, переставляя их то туда, то сюда. Она пытается представить себе, как все было бы, если бы мужчины не ушли из деревни. Мире очень подходил в мужья Гажа. Гажа, которому недавно исполнилось тридцать два года, вернулся из столицы в прошлом году. Он участвовал там в Играх и занял второе место, что порадовало вождя Агу и всю деревню, которая так редко могла похвалиться перед остальными чем-то, кроме рыбы и умения ее ловить. Мира видела Гажу несколько раз, и Аже кажется, что он ей нравился. Впрочем, Мира этого ни разу не сказала, потому что ее ни разу не спросили.

Ажа простирает длинные постаревшие руки к дочери и та, уронив куклу, с радостным смехом бросается в объятия к матери. Все-таки, даже она, ребенок, чувствовала, что с Ажей что-то не так. И Мире сейчас – ощущает всем телом королева – хорошо от того, что мать проявила свое обычное чувство по отношению к ней: ласку и нежность. Но служанок не проведешь. Они наоборот чувствуют с нарастающей амплитудой нервозность, в которую так неловко пытается вплестись утренний свет, пролитый на веранде.

Посуда и недоеденная еда исчезают со стола. Вместо них появляется широкий таз, в котором стоит плотная и приятная, прохладная вода, украшенная лепестками цветов. Королева моет руки своей дочери, умывает ее лицо. Потом умывается сама.

Пора, думает Ажа и встает. Стул скрипит, и Ажа это замечает. Обычно она не обращает внимание на такие вещи, как звуки мебели. Сейчас она с удивлением понимает, что эти звуки были вокруг нее всегда. Да, ведь они не появились из ниоткуда именно сегодня. А значит дело не в стуле и не в звуках. Дело, опять-таки, только в ней. Вспомнив об этом еще раз, она неловко и брезгливо поправляет на полноватом теле неудачно выбранную одежду и выходит из дома, сопровождаемая Барой.

Далеко идти не приходится, потому что Зал Совета находится в доме напротив. Он низок и построен в форме круга. Рядом с дверями уже толпится кучка женщин. Ажа останавливается на полпути. Женщины замечают приближение королевы и оборачиваются в ее сторону, покорно склонив головы. Все они, все эти жены своих мужей, пришли сюда этим утром, понимая, что должны прийти. Поскольку исход мужчин являлся настолько редким, вопиюще необычным случаем, никто и никогда не удосужился принять никакого решения касательно того, как управлять деревней, когда в ней нет ни одного мужчины. Это просто не сочли чем-то необходимым. Тем более удивительно, подумала Ажа, что все эти жены своих мужей пришли сегодня сюда в Зал Совета, туда, куда каждое утро приходят всегда их мужья. Они пришли сюда по наитию, интуитивно почувствовав, что должны быть здесь, должны занять места мужчин, или хотя бы услышать от королевы, что им делать и как теперь нужно жить.

Ажа преодолевает последние несколько шагов, плавно входит в расступившуюся толпу женщин и открывает двери Зала Совета. Это дается ей легко, хоть она и не прикасалась к ним никогда в своей жизни. Она почему-то не чувствует никакого сакрального трепета, не чувствует она также ни страха, ни волнения, а только жалость к себе и к этим несчастным, окружившим ее. Все эти цветы на твёрдых ножках, такие разные, но всегда такие уверенные и прямые, сейчас казались потерянными и даже слегка увядшими, склоненными к земле не столько в почтительном поклоне в сторону королевы, сколько от страха перед неизвестностью. И двери Зала Совета в этом смысле были не просто проходом в дом, где они должны были обсудить, что им делать, нет-нет: это был проход в новый мир, новую жизнь женщин, которых на неизвестное время лишили опоры. Кто знает, сколько это продлится? Может быть их отцы, мужья, братья и сыновья вернутся через неделю, – ровно семь дней занимает путь до столицы и обратно. А может быть, они вернутся через две недели? Через месяц? А вдруг их не будет дома еще дольше? Столкнувшись с тем, чего не бывало никогда, человек приписывает случившемуся преувеличенные характеристики. Так, увидев на глади озера невероятной силы всплеск, невиданный ранее, рыбак думает о том, что там не просто большая рыба, но, может быть, некое подводное чудище, которое при иных обстоятельствах не прочь утянуть рыбака на дно и полакомиться им. И, хотя этот рыбак понимает, что, скорее всего, там всего лишь рыба, пусть и большая, но правит лодкой уже менее уверенно.

Так и сейчас, женщины входили в Зал Совета вслед за своей королевой, не зная, что их ждет, успокаивая себя, что мужчины скоро вернутся, но думая о худшем. Следует также принимать как данность и то, что думать о худшем, как и бояться вообще, это тоже в характере женщин. Ажа это понимала. Хотя, нужно повториться, она не испытывала страха. Пока что она испытывала только жалость к себе. Ей не хотелось проживать этот день, не хотелось быть здесь сейчас в такой ситуации и, уж конечно, ей было противно думать о дне завтрашнем.

Ажа сразу узнала место мужа. Вдоль стен стояли одинаковые стулья: ровно пятнадцать. Но один, прямо напротив входа, отличался от остальных. У него была высокая спинка, на которой была высечена умелой рукой плотника красивая рыба, словно бы вынырнувшая из сидения и готовящаяся вот-вот упасть обратно. Королева полюбовалась какое-то время рыбой и заняла свое место. Практически в полной тишине пятнадцать женщин стали занимать оставшиеся стулья: слышался только шорох платьев и звон длинных сережек. Никто из них, как и Ажа, никогда не бывал в Зале Совета, а потому никто не знал, где именно сидят их мужья. Интересно, подумала Ажа, наблюдая за тем, как женщины немного неловко занимают места, как именно они выбирают сейчас где сесть? Наверняка кто-то садится к ней поближе потому что считает своего мужа более важным членом племени, чем остальные: с выбором некоторых таких женщин она, безусловно, была согласна. Некоторые же, похоже, выбрали свой стул, исходя из соображений удобства и личного предпочтения. Кто-то стремился сесть подальше, кто-то поближе к выходу. Ажа улыбнулась впервые с прошлого вечера, подумав о том, как, наверное, странно это выглядело бы со стороны мужчин. Наверняка эти напуганные, но стремящиеся этого не показать, женщины сели не на свои места, в том смысле, что мужья их сидят, скорее всего, на других стульях.

Наконец шорох платьев стих и в Зале остался лишь звон сережек: женщины оглядывали друг друга и посматривали на королеву, ожидая, что она им сообщит. Ажа не стала тянуть время.

[Ажа рассказывает женщинам о том, что ей поведал ее муж и вождь племени Ага]

3 Женщины решают, что им делать

В Зале Совета снова тихо. Ажа закончила свою речь. В самом начале она была совсем не уверена в том, что всем этим женщинам говорить, а главное – как. Они не были ее подругами. У нее никогда не было подруг, по крайне мере, с тех пор, как она стала королевой – а это вся жизнь. Да, когда-то в детстве она играла с другими девочками, но никого из них уже не помнила. Она, кажется, даже не была уверена в том, сможет ли она вспомнить, кто это был, если постарается уделить этому свое время и внимание. Наверняка, она не узнает никого из тех детских подруг среди окружающих ее в жизни женщин. Может быть, даже сейчас, среди этих пятнадцати, тоже были ее детские друзья? Но нет, она даже не пытается присмотреться и угадать, – это ее не волнует, как и никогда не волновало.

В начале ее речь могла показаться сбивчивой и неподготовленной. Впрочем, Ажа действительно не готовилась. А вот сбивчивость она быстро преодолела и стала говорить громче, уверенней и с расстановкой. Так говорил ее муж Ага, когда хотел наказать ей или служанкам сделать что-то. Женский совет молчал и слушал ее. Женщины ловили каждое ее слово, скорее всего, надеясь услышать не только новости, сообщенные королеве вождем племени, но и что-то обнадеживающее. Ажа смотрела на них и понимала, что эти пятнадцать женщин ждут от нее вполне определенных слов, чего-то вроде: «они скоро вернутся» и «такое уже бывало, и все было хорошо». И королева действительно скала второе, впрочем, так и не сказав первое: разве она была вправе говорить такое? Врать им, разве она могла себе такое позволить? Она действительно не знала, скоро ли вернутся мужчины, и как бы сильно она не хотела сейчас оказаться на месте любой из этих пятнадцати, чтобы скинуть с себя бремя правды и реалистичного взгляда на будущее и погрузиться в мир надежды, окружающий людей, лишенных ответственности за жизни других: как бы сильно ей этого не хотелось, она все так же основательно чувствовала свое место. Ажа ощущала спиной резьбу в форме рыбы на спинке своего стула и власть с этим сопряженную.